Навигация
В Красную армию, по военному билету, он был призван в 1936 году, в 1940 году – воевал на финской войне, затем – в 1941 году – пошёл воевать с немцами. В армии был конным разведчиком артиллерии. Дошёл почти до самого Берлина, четырежды был ранен. После Победы в Великой Отечественной войне он был направлен на Дальний Восток, на войну с Японией. Демобилизовался и вернулся домой только в 1946 году. Иван Петрович Горшенин награждён многими боевыми медалями, орденом Красной Звезды. Он вырастил и воспитал 5 детей: двоих сыновей и трёх дочерей.
Борис Горшенин – четвёртый по счёту ребёнок, родился в 1950 году. Он признаётся, что о войне отец ему много не рассказывал – не любил, поэтому каждое его воспоминание он сейчас превращает в рассказ. Эти рассказы – дань памяти мужеству всего народа, победившего фашизм. Умер Иван Петрович в 1983 году на 69-м году жизни. А рассказ «Пожелтевший треугольник» – это пример стойкого ожидания женщины, жены, возвращения с фронта домой мужа – главы семейства, который выжил всем смертям назло.
«Пожелтевший треугольник» - рассказ Бориса Горшенина
Как известно, большинство мировых открытий, да и не мировых тоже, делаются совершенно случайно. Вот Ньютон, например, сидел, спрятавшись от жары, в тенёчке. И тут вдруг яблоко ему на голову свалилось – и готово! Закон всемирного тяготения – получите
и распишитесь.
Я в тот день в тенёчке не сидел, а просто ел, как Карлсон, вишнёвое варенье. Пока матери не было дома. Помаленьку ел, не спеша. Зацеплю чуток, посмотрю в окошко, матери не видать, и заглатываю, как рыба наживку. Разок зацепил, другой, и тут вишенка возьми да соскочи с ложки – и прямо на мою белую майку! И нет чтобы просто пятно на моей одёжке оставить, так она целую цветную полоску сверху донизу сделала. Застирывать, я сразу понял, – бесполезно. Мать поймёт, чем я занимался в её отсутствие. А мозги-то у меня как-никак работают. Я сразу сообразил, что эту, с полоской, нужно положить в корзинку для стирки белья, а надеть другую. Вот тут-то и начались мои открытия.
Хотел найти в комоде майку, а наткнулся на старую-старую книжку. Она в самом нижнем ящике лежала. Под бельём. Я поначалу подумал, что это книга сказок лежит. Такие книжки всегда так выглядят. Потому что их больше читают. Вот поэтому они и старятся быстрее. Но нет, это оказался сборник статей товарища Сталина. Вот что-что, а такую книгу я видел впервые в своей жизни. Старая, пожелтевшая и порядком истрёпанная. Наверно, спрятали от греха подальше, подумал я. На случай очередных репрессий. Мало ли их было в нашей стране. Придёт к власти очередной кучерявый, и придётся опять моим предкам ехать ёлки валить. Вот и спрятали. И только, было, я положил книгу на прежнее место, вдруг вижу, из неё выпал маленький пожелтевший бумажный треугольник. Поднял я эту находку с пола, верчу и так и этак. Пытаюсь понять, что это такое.
И тут слышу, заходит мать. Я её по хлопку двери узнаю. Она тихонько так дверь закрывает. Не то что другие. Ну всё, думаю, влип. Сейчас увидит, какой я порядок в комоде навёл, пока майку искал. Пороть ремнём, конечно, не будет. Не то что отец. Хотя тот тоже не порол, только грозился. Наверно, понимал, что я скоро могу и вырасти. Вот и обходился устными предупреждениями. А от матери я только выговоры получал. Но нет, выговора на этот раз не последовало. Она просто подошла ко мне и посмотрела на найденную мной книжку. Затем перевела взгляд на зажатый в моей руке треугольник и тихо сказала:
– Нашёл всё-таки.
– А чего нашёл-то, – спрашиваю, – книжку, что ли? Вот прочитаю и положу на место.
– Нет, – отвечает мать. – Оберег ты мой нашёл. Я его столько лет берегу.
Я посмотрел по сторонам, но никакого оберега не увидел.
– Не брал я никакого оберега, – отвечаю ей. – Варенье брал, а оберега даже и не видел.
– Да вот он, – говорит мать, – у тебя в руке этот оберег.
– Это что, – спрашиваю, – треугольная бумажка и есть твой оберег? От чего же она оберегает?
– Этот оберег – письмо твоего отца с фронта. Это было первое его письмо, которое я тогда получила во время войны. С самого начала его ухода на фронт от него никаких вестей не было. Михаил, родственничек наш, раненый вернулся с войны и сказал, что под Москвой виделся с ним. Это в конце 1941 года было. И всё. Я уже грешным делом думала, что похоронка на него где-то затерялась. А тут это письмо. Прочитала и целую ночь проплакала. От радости плакала. Это ведь счастье-то для меня какое было. Письмо с фронта. Да ещё какое. И главное, что жив и здоров, пишет.
Я посмотрел на пожелтевший треугольник с одной стороны, затем с другой.
– А как же, – спрашиваю, – это письмо дошло до тебя? Ведь тут ни адреса, ни марки, ничего нет?
– Марки в то время не клеили, – ответила она. – И конвертов для писем тоже не было. А адреса на нём нет потому, что он стёрся. Я его родным, когда в гости ходила, и бабам, с кем вместе работала, – читала. Радовалась, что живой он. Что воюет. И что, может, домой вернётся. А потом я его за икону положила, что в углу на полке стояла. И молилась – каждый день. И на икону молилась, и на письмо. Просила, чтобы пролетели мимо него вражеские пули. Может быть, молитвы мои до Бога дошли. Может, под счастливой звездой отец твой родился. Но вернулся он домой. Хоть и помеченный вражескими пулями, но живой.
– А можешь ты прочитать мне это письмо? – попросил я маму, развернув этот пожелтевший от времени тетрадный в клеточку лист. Здесь, наверно, было написано химическим карандашом, и от строчек остались одни только небольшие чёрточки и закорючки.
– Хорошо, – сказала мать и, взяв в руки письмо и почти не глядя на него, начала произносить слова. – Здравствуй, Зина.
Сделав небольшую паузу и тяжело вздохнув, она продолжила:
– Пишу тебе из города Сталинграда. О себе сообщаю, что я живой и здоровый. Чего и вам желаю. Писем от тебя я не получал, хотя и писал неоднократно. Наверно, почта до вас не дошла. Да и твоих писем я тоже не дождался. Наверно, всё по той же причине. У меня всё хорошо, – говорила, не глядя на письмо и вытирая слёзы, мать. – Служу в артиллерийской разведке. Служба непыльная и нетяжёлая. Схожу, бывает, на задание. Посмотрю, куда надо нашим пушкам пострелять, и после отдыхаю…
Слушая заученное мамой наизусть письмо, я чесал свой затылок, думая о том, что, мол, у него там курорт, а не война. Сходил, посмотрел, доложил начальству, куда надо пальнуть, и на боковую. И с каждым произнесённым матерью словом я всё больше и больше понимал, что врёт он, мой отец, насчёт своей спокойной военной жизни. Не хочет он расстраивать мать правдой о войне. Ведь от того же Михаила я знал, что отец мой был ранен. А возможно, и не один раз. Вот поэтому-то он и не писал писем домой. Да и какие могут быть письма из разрушенного города Сталинграда?..
А мать, всё так же не глядя в листок, произносила слова:
– Вот, Зина, поездил я по свету. Посмотрел на разные города. В Москве был. Встречал там Новый, 1942, год. А 1943-й встречал уже в Сталинграде. Надеюсь следующий Новый год встретить в Берлине. Вот разобьём немцев и опять заживём спокойной жизнью. Так что ещё раз тебе сообщаю, что у меня всё хорошо. За меня не беспокойтесь. Береги себя и детей наших. Передавай привет родным и близким. На этом писать заканчиваю. С приветом и любовью – твой Иван.
Мать замолчала, утирая набежавшие слёзы. А я потихоньку выдернул из её негнущихся пальцев письмо. Сложил его всё так же, треугольником, и вложил между страниц в старую потрёпанную книжку. А книжку положил на прежнее место. В самый дальний ящик. Время покажет, подумал я. Мать, выучившая это письмо наизусть, постареет. А я стану взрослым…
И теперь, ежели надо, тоже по памяти могу прочитать это письмо таким же мальчишкам и девчонкам. А те, надеюсь, передадут эту эстафету другим поколениям. И пусть никто не забывает о тех пожелтевших треугольных письмах.
"Балаковские вести"
Борис Горшенин – четвёртый по счёту ребёнок, родился в 1950 году. Он признаётся, что о войне отец ему много не рассказывал – не любил, поэтому каждое его воспоминание он сейчас превращает в рассказ. Эти рассказы – дань памяти мужеству всего народа, победившего фашизм. Умер Иван Петрович в 1983 году на 69-м году жизни. А рассказ «Пожелтевший треугольник» – это пример стойкого ожидания женщины, жены, возвращения с фронта домой мужа – главы семейства, который выжил всем смертям назло.
«Пожелтевший треугольник» - рассказ Бориса Горшенина
Как известно, большинство мировых открытий, да и не мировых тоже, делаются совершенно случайно. Вот Ньютон, например, сидел, спрятавшись от жары, в тенёчке. И тут вдруг яблоко ему на голову свалилось – и готово! Закон всемирного тяготения – получите
и распишитесь.
Я в тот день в тенёчке не сидел, а просто ел, как Карлсон, вишнёвое варенье. Пока матери не было дома. Помаленьку ел, не спеша. Зацеплю чуток, посмотрю в окошко, матери не видать, и заглатываю, как рыба наживку. Разок зацепил, другой, и тут вишенка возьми да соскочи с ложки – и прямо на мою белую майку! И нет чтобы просто пятно на моей одёжке оставить, так она целую цветную полоску сверху донизу сделала. Застирывать, я сразу понял, – бесполезно. Мать поймёт, чем я занимался в её отсутствие. А мозги-то у меня как-никак работают. Я сразу сообразил, что эту, с полоской, нужно положить в корзинку для стирки белья, а надеть другую. Вот тут-то и начались мои открытия.
Хотел найти в комоде майку, а наткнулся на старую-старую книжку. Она в самом нижнем ящике лежала. Под бельём. Я поначалу подумал, что это книга сказок лежит. Такие книжки всегда так выглядят. Потому что их больше читают. Вот поэтому они и старятся быстрее. Но нет, это оказался сборник статей товарища Сталина. Вот что-что, а такую книгу я видел впервые в своей жизни. Старая, пожелтевшая и порядком истрёпанная. Наверно, спрятали от греха подальше, подумал я. На случай очередных репрессий. Мало ли их было в нашей стране. Придёт к власти очередной кучерявый, и придётся опять моим предкам ехать ёлки валить. Вот и спрятали. И только, было, я положил книгу на прежнее место, вдруг вижу, из неё выпал маленький пожелтевший бумажный треугольник. Поднял я эту находку с пола, верчу и так и этак. Пытаюсь понять, что это такое.
И тут слышу, заходит мать. Я её по хлопку двери узнаю. Она тихонько так дверь закрывает. Не то что другие. Ну всё, думаю, влип. Сейчас увидит, какой я порядок в комоде навёл, пока майку искал. Пороть ремнём, конечно, не будет. Не то что отец. Хотя тот тоже не порол, только грозился. Наверно, понимал, что я скоро могу и вырасти. Вот и обходился устными предупреждениями. А от матери я только выговоры получал. Но нет, выговора на этот раз не последовало. Она просто подошла ко мне и посмотрела на найденную мной книжку. Затем перевела взгляд на зажатый в моей руке треугольник и тихо сказала:
– Нашёл всё-таки.
– А чего нашёл-то, – спрашиваю, – книжку, что ли? Вот прочитаю и положу на место.
– Нет, – отвечает мать. – Оберег ты мой нашёл. Я его столько лет берегу.
Я посмотрел по сторонам, но никакого оберега не увидел.
– Не брал я никакого оберега, – отвечаю ей. – Варенье брал, а оберега даже и не видел.
– Да вот он, – говорит мать, – у тебя в руке этот оберег.
– Это что, – спрашиваю, – треугольная бумажка и есть твой оберег? От чего же она оберегает?
– Этот оберег – письмо твоего отца с фронта. Это было первое его письмо, которое я тогда получила во время войны. С самого начала его ухода на фронт от него никаких вестей не было. Михаил, родственничек наш, раненый вернулся с войны и сказал, что под Москвой виделся с ним. Это в конце 1941 года было. И всё. Я уже грешным делом думала, что похоронка на него где-то затерялась. А тут это письмо. Прочитала и целую ночь проплакала. От радости плакала. Это ведь счастье-то для меня какое было. Письмо с фронта. Да ещё какое. И главное, что жив и здоров, пишет.
Я посмотрел на пожелтевший треугольник с одной стороны, затем с другой.
– А как же, – спрашиваю, – это письмо дошло до тебя? Ведь тут ни адреса, ни марки, ничего нет?
– Марки в то время не клеили, – ответила она. – И конвертов для писем тоже не было. А адреса на нём нет потому, что он стёрся. Я его родным, когда в гости ходила, и бабам, с кем вместе работала, – читала. Радовалась, что живой он. Что воюет. И что, может, домой вернётся. А потом я его за икону положила, что в углу на полке стояла. И молилась – каждый день. И на икону молилась, и на письмо. Просила, чтобы пролетели мимо него вражеские пули. Может быть, молитвы мои до Бога дошли. Может, под счастливой звездой отец твой родился. Но вернулся он домой. Хоть и помеченный вражескими пулями, но живой.
– А можешь ты прочитать мне это письмо? – попросил я маму, развернув этот пожелтевший от времени тетрадный в клеточку лист. Здесь, наверно, было написано химическим карандашом, и от строчек остались одни только небольшие чёрточки и закорючки.
– Хорошо, – сказала мать и, взяв в руки письмо и почти не глядя на него, начала произносить слова. – Здравствуй, Зина.
Сделав небольшую паузу и тяжело вздохнув, она продолжила:
– Пишу тебе из города Сталинграда. О себе сообщаю, что я живой и здоровый. Чего и вам желаю. Писем от тебя я не получал, хотя и писал неоднократно. Наверно, почта до вас не дошла. Да и твоих писем я тоже не дождался. Наверно, всё по той же причине. У меня всё хорошо, – говорила, не глядя на письмо и вытирая слёзы, мать. – Служу в артиллерийской разведке. Служба непыльная и нетяжёлая. Схожу, бывает, на задание. Посмотрю, куда надо нашим пушкам пострелять, и после отдыхаю…
Слушая заученное мамой наизусть письмо, я чесал свой затылок, думая о том, что, мол, у него там курорт, а не война. Сходил, посмотрел, доложил начальству, куда надо пальнуть, и на боковую. И с каждым произнесённым матерью словом я всё больше и больше понимал, что врёт он, мой отец, насчёт своей спокойной военной жизни. Не хочет он расстраивать мать правдой о войне. Ведь от того же Михаила я знал, что отец мой был ранен. А возможно, и не один раз. Вот поэтому-то он и не писал писем домой. Да и какие могут быть письма из разрушенного города Сталинграда?..
А мать, всё так же не глядя в листок, произносила слова:
– Вот, Зина, поездил я по свету. Посмотрел на разные города. В Москве был. Встречал там Новый, 1942, год. А 1943-й встречал уже в Сталинграде. Надеюсь следующий Новый год встретить в Берлине. Вот разобьём немцев и опять заживём спокойной жизнью. Так что ещё раз тебе сообщаю, что у меня всё хорошо. За меня не беспокойтесь. Береги себя и детей наших. Передавай привет родным и близким. На этом писать заканчиваю. С приветом и любовью – твой Иван.
Мать замолчала, утирая набежавшие слёзы. А я потихоньку выдернул из её негнущихся пальцев письмо. Сложил его всё так же, треугольником, и вложил между страниц в старую потрёпанную книжку. А книжку положил на прежнее место. В самый дальний ящик. Время покажет, подумал я. Мать, выучившая это письмо наизусть, постареет. А я стану взрослым…
И теперь, ежели надо, тоже по памяти могу прочитать это письмо таким же мальчишкам и девчонкам. А те, надеюсь, передадут эту эстафету другим поколениям. И пусть никто не забывает о тех пожелтевших треугольных письмах.
"Балаковские вести"
Просмотров: 1081
